Коракс и Тисий
Начнем с Коракса и Тисия, ораторов V в. до н. э. и отцов-основателей риторики. В тех учебных пособиях, которые они составили, были собраны так называемые общие места, или топосы (от греч. τόπος — место), о которых мы скажем ниже, а также была изложена структура, по которой должна выстраиваться всякая речь: она должна иметь вступление, или так называемый проэмий (греч. προοίμιον), середину и заключение, или эпилог (ἐπίλογος). Cередина в свою очередь делилась на два отдела — повествование, или диегезис (διήγησις), и спор (ἀγών). В повествовании излагаются события и факты, в споре опровергаются доводы оппонента и доказывается правота оратора. Последнее было особенно важно в практике народных судов, возобновивших свою работу после долгого перерыва, связанного с тиранией. Поскольку греческое судопроизводство не знало института адвокатуры и презумпции невиновности, изобретенной позже римлянами, то, выступая в дикастерии (греч. δικαστήριον — суд присяжных) перед судьями, человек, во-первых, должен был сам себя защищать от истца, а во-вторых, будучи обвиненным, он уже как бы априори считался в некотором роде виновным. Защитительная речь (или апология) в случае успеха либо освобождала его от этой вины, либо, в случае провала, лишь подтверждала эту вину постфактум. Целью судебного красноречия, таким образом, была одна простая вещь: убедить судей в невиновности, если ты подсудимый, или, наоборот, в виновности, если ты — истец. Речь в защиту называлась апология, обвинительная — категория (греч. κατηγορία — обвинение).
Еще одним важным изобретением этой сицилийской парочки была концепция риторической вероятности, или правдоподобия (εἰκὸς). Вот как определяет эйкос спустя сто лет, то есть примерно в cередине IV в. до н. э., Аристотель в своей «Риторике»
(1402 b20):
«Правдоподобие (εἰκὸς) есть нечто такое, что бывает не всегда, но по большей части».
А вот что пишет о правдоподобии за пару десятилетий до Аристотеля Платон, презирающий риторическое искусство, а значит и Коракса с Тисием, в диалоге «Федр»
(273с):
«Вот какой случай Тисий, по-видимому, умно придумал и искусно описал: если слабосильный, но храбрый человек побьет сильного, но трусливого, отнимет у него плащ или еще что-нибудь, то, когда их вызовут в суд, ни одному из них нельзя говорить правду: трусу не следует признаваться, что его избил один человек, оказавшийся c храбрецом. Тому же надо доказывать, что они встретились один на один, и напирать на такой довод: „Как же я, вот такой, мог напасть на такого?“ Сильный не признается в своей трусости, но попытается что-нибудь соврать и тем самым, возможно, даст своему противнику повод его уличить. И в других случаях бывают искусные речи в таком же роде».
Здесь, как всегда у Платона, иронии не воз, но целый обоз, однако суть риторического правдоподобия изложена абсолютно точно, особенно если учесть, что это древнейшее из сохранившихся письменных свидетельств о деятельности Тисия.
Правдоподобие является проблематичным концептом в том отношении, что, ассоциируясь исключительно с риторикой, оно противопоставляется истине и ее поиску как неотъемлемым атрибутам философии. Поэтому Платон и иронизирует, высмеивая Тисия и его ученика Горгия, о котором говорит (Федр,
267 b):
«Тисий же и Горгий пусть спокойно спят: им привиделось, будто вместо истины надо больше почитать правдоподобие; силою своего слова они заставляют малое казаться большим, а большое — малым, новое представляют древним, а древнее — новым, по любому поводу у них наготове то сжатые, то беспредельно пространные речи».
Перикл
Выступление древнегреческого оратора – это настоящее представление, в котором показывается мудрость и просвещенность одного человека. Однако подобное зрелище становится значительно интереснее, если оратор является по совместительству еще и политическим деятелем. Такой личностью был Перикл. Постоянное общение с разными людьми не могло не отразиться на характере и знаниях мастера красноречия.
С именем Перикла связан расцвет Афинской демократии, поэтому можно без зазрения совести утверждать, что именно этот человек внес неоценимый вклад в развитие того мира, который мы знаем сегодня. Благодаря Периклу и его ученикам, Древняя Греция в свое время достигла небывалого экономического прорыва и культурного развития. Именно этот оратор приказал начать строительство знаменитых построек: Пропилеи, Парфенон и так далее.
Протагор
Перейдем к Протагору, оставшемуся в веках благодаря своей сентенции «Человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, несуществующих, что они не существуют», о которую сломало зубы не одно поколение философов. Не вдаваясь в детали того, что это высказывание может означать — ибо это скорее дело философии, нежели риторики, — примем самый очевидный вывод, который из него следует.
Раз человек есть мера всего, то нет ничего вне человека, а следовательно, нет и Истины, независимой от человека, а значит, нет и абсолютного знания, но есть только относительное знание. Последнее же суть не знание, но мнение, или, как говорили греки, докса (δόξα).
Истина, таким образом, заменяется вероятностью, а знание — мнением. Таким образом, в этом высказывании риторическая практика — не только античная, но и современная, — обрела свое теоретико-философское обоснование. Однако Протагор известен не только этим. Аристотель (Риторика,
1407b 7) сообщает, что Протагор «разделял роды имен на мужские, женские и средние» и, следовательно, заложил основы будущей грамматики как науки. В уже упоминавшемся платоновском диалоге «Федр
»
(267с) Сократ говорит, что Протагор изобрел «учение о правильности речи», или орфоэпию (ὀρϑοέπεια), под которой сейчас понимается раздел языкознания, изучающий нормы литературного произношения, в отличие от орфографии — правильного письма, а во времена Протагора, скорее всего, понималось некое использование речи, приличествующее образованному человеку. Так, Аристотель в «Поэтике» (XIX, 1093) сообщает, что Протагор критиковал Гомера за то, что тот в начале «Илиады» обращается к богине, используя повелительное наклонение, а именно: «Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына». То есть, по мнению Протагора, приказывать божеству — негоже. К сожалению, Аристотель не сообщает, предлагал ли Протагор какую-то корректировку знаменитой строки. Так или иначе, крайне забавным было бы предположить, что Протагор «облагородил» эту строку примерно вот так: «Не соблаговолишь ли, богиня, воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына?» Диоген Лаэртский рассказывает, что Протагор «выделил четыре вида речи — пожелание, вопрос, ответ и приказ, …назвав их основами речи», а также «первый стал пользоваться в спорах доводами». Из этих доводов впоследствии родится силлогизм, то есть такое рассуждение, у которого есть две посылки, средний термин и заключение (например: Все жидкости — мокрые, вода — жидкость, следовательно, вода — мокрая), а из силлогизма родится энтимема, или риторический силлогизм, о котором мы скажем ниже в связи с Аристотелем. Итак, как любил повторять последний, об этом, пожалуй, сказано достаточно.
Горгий
Обратимся к Горгию, имя которого уже в Античности было освящено ореолом риторической и софистической святости. Так, Флавий Филострат сообщает (Жизни софистов
1,9,1), что искусство риторов и софистов восходит к Горгию «как к отцу». Тем не менее Горгий вошел в историю в первую очередь благодаря философскому прозрению из «Трактата о небытии», где говорится:
«Ничего нет. Если что-то и есть, то оно непознаваемо. Если же оно есть и познаваемо, то его нельзя сообщить другим, ибо мы сообщаем не вещи, но слова, которые от вещей отличны».
Примерно две с половиной тысячи лет философы бились над этим высказыванием и сломали о него зубов не меньше, чем о Протагора. Одни говорили, что Горгий просто пошутил, другие — что обезумел, третьи — что это просто упражнение в искусстве спора, или эристике, в которой софисты были впереди ойкумены всей. Так или иначе, серьезно к этому всему отнеслись только в XX в., как бы «переоткрыв» Горгия заново.
Оказалось, что Горгий этим своим высказыванием заложил теоретическую основу для своей — полностью перформативной — риторики: он постулировал примат слова (логоса) над всеми другими видами бытия.
Но поскольку дальнейший разговор об этом неизбежно уведет нас в темные недра философии, лучше сосредоточиться на том, что Горгий сделал конкретно для риторики. В своей речи «Похвала Елене» (8) он говорит, что «Слово есть великий властелин, который, обладая весьма малым и совершенно незаметным телом, совершает чудеснейшие дела. Ибо оно может и страх изгнать, и печаль уничтожить, и радость вселить, и сострадание пробудить». Но не всякая речь может быть столь всесильной, а лишь та, которая построена по строгим правилам с применением специальных риторических приемов, которые сам Горгий систематизировал и ввел в широкий оборот. Вот самые существенные из них: 1) тропы, то есть слова, используемые в переносном значении, к которым Горгий отнес а) метафору и б) сравнение; 2) антитезы — противопоставление предметов и понятий; 3) аллитерации — повторение созвучных согласных («В П
и
т
ере
п
и
т
ь»)); 4) ассонансы — повторение созвучных гласных («…д
и
ко, напр
и
мер, мы кур
и
м д
и
ко, напр
и
мер…»); 5) исоколон — равенство речевого периода (период — длинное сложноподчиненное предложение с развернутой мыслью и завершенной интонацией; 6) гомеотелевт — рифмовка окончаний последних слов в предложении; 7) анадиплосис — повтор последней фразы или слова предыдущего предложения в начале следующего.
Все эти приемы с течением времени стали назваться горгианскими фигурами«, а их использование создавало не просто риторическую прозу, но прозу, которая уже граничила с поэзией, оказывая тем самым на слушателя мощнейшее воздействие. От Горгия, помимо злополучного «Трактата о небытии» (который сохранился только в пересказах более поздних философов), до нас дошли три целиком сохранившиеся речи: «Похвала Елене», которая относится к жанру эпидейктических, или похвальных, речей, «Защита Паламеда» — апология и «Надгробное слово в честь афинян» — эпитафия.
Существенным вкладом Горгия также является разработка понятия кайрос (καιρός) — это подходящее время, удобный случай или обстоятельство для импровизированной активизации речи в ходе выступления.
В структуре кайроса принято выделять три момента: 1) то, что предшествует речи (осознание оратором удобного момента для импровизации); 2) то, что способствует достижению ораторской цели (позитивная реакция публики, когда удается ее убедить); 3) сумма первого и второго, то есть маркировка времени при помощи речи. В этом отношении кайрос выходит далеко за пределы какого-либо лингвистического инструментализма и предстает в качестве события
, или чистого речевого
перформанса
, когда речь способна изменить состояние наличного бытия. Именно кайрос позволяет оратору обращать небытие в бытие, невероятное в правдоподобное, возможное в действительное или невозможное в возможное, другими словами, кайрос — это средство преодоления бинарных оппозиций или противоречий, которые сами по себе полностью исключают друг друга.
Таким образом Горгий предвосхитил многие теоретические построения философов XX века — от Витгенштейна и Хайдеггера до Лакана, Делеза и Деррида. Возможно, именно поэтому философию так называемого постмодерна, или постструктурализма, иногда называют третьей софистикой.
Античная риторика
Считается, что риторика возникла в V веке до н. э. на Сицилии, когда была свергнута сиракузская тирания и люди столкнулись с необходимостью вести множество споров и тяжб, которые требовали умения убеждать. Среди первых наиболее ярких риторов можно называть Горгия (483-367 гг. до н. э.), которого иногда называют основателем риторики. Этот статус, приписываемый Горгию, достаточно сомнителен, поскольку нам известно, что Горгий был учеником Лисия — сиракузского оратора, который основал собственную школу, а сам Лисий был учеником Коракса. Согласно древним представлениям, риторика была дана людям Меркурием по приказу Юпитера.
Возникновение риторики тесно связано с греческой цивилизацией. Сам термин «риторика» — греческого происхождения: он восходит к слову «rhetor», греческому названию оратора, от которого и было образовано слово «rhetorike» — «искусство создания и произнесения речи». Кстати, и по-русски слово «риторика» раньше нередко писалось иначе, ближе к греческому оригиналу — «реторика».
Возникновение риторики тесно связано с деятельностью софистов — древнегреческих философов, которые известны прежде всего тем, что полагали, будто доказать можно что угодно, главное — выбрать правильные средства доказательства. Это широкое понимание убеждения, которое включает в себя и манипулирование сознанием, использование неправильных и/или недопустимых способов доказательства, впоследствии было подвергнуто суровой критике. И не без оснований. Однако эта особенность зарождения риторики очень важна. По-видимому, именно из-за этого практически на всем протяжении истории этой дисциплины за риторикой сохранялась репутация не совсем «честного» инструмента. По крайней мере, такое мнение можно было встретить у некоторых крупных культурных деятелей в любой период европейской истории. Хотя риторика достаточно быстро освободилась от этого морально сомнительного груза, особенности ее рождения (так сказать, «родовая травма») наложили отпечаток на ее дальнейшее существование.
Чтобы лучше понять, в чем состояла эта первоначальная установка ранних риторов, приведем в качестве примера известный силлогизм «Рога», который приписывается одному из софистов (силлогизмом условно можно называть рассуждение, построенное по определенным правилам, однако что это за правила, мы скажем в соответствующей главе раздела «Инвенция»): Все, что ты не потерял, ты имеешь. Ты не потерял рога. Следовательно, у тебя есть рога.
Ошибочность этого рассуждения очевидна, однако опровергнуть его не так просто: оно построено в соответствии с логическими законами (хотя и нарушает другие законы логики). Ради справедливости здесь надо отметить один важный момент. Возможно, в том, что такие рассуждения рассматривались как вполне допустимые, тоже была необходимость. По крайней мере, сначала необходимо узнать, какие способы доказательства существуют (именно это сделали софисты), чтобы потом отобрать из них те, которые действительно приемлемы (именно это сделали их критики).
Впрочем, нельзя сказать, что софисты были плохими ораторами и не могли убеждать, используя более приемлемые средства. С этой точки зрения любопытным представляется следующая история из жизни Протагора — одного из наиболее ярких представителей этого движения. Протагор учил одного молодого человека искусству убеждения бесплатно; за обучение он должен был заплатить только в том случае, если выиграет в суде свою первую тяжбу (условие, кстати, вполне разумное). Когда по окончании обучения Протагор вдруг потребовал плату и стал угрожать судом, справедливо указав, что если он, Протагор, выиграет дело, то ученик будет обязан ему заплатить по решению суда; если же он проиграет, то это будет первая успешная тяжба его ученика, а следовательно, ученик должен будет ему заплатить. На это ученик возразил ему, что если Протагор выиграет дело, то он сможет отказаться от уплаты в силу заключенного соглашения (ведь он проиграет свое первое дело); если же он выиграет это дело, то сможет не платить за обучение по решению суда. Протагор, как сообщается в источниках, совсем отказался от платы.
Для софистов вообще характерна такая ориентация на блестящие, остроумные ответы. Во многом именно вследствие этого софисты получили множество достаточно нелестных характеристик, примером которой может служить следующая: «Этим именем обозначается основанное на мнении лицемерное подражание искусству, запутывающему другого в противоречиях, подражание, принадлежащее к части изобразительного искусства, творящего призраки и с помощью речей выделяющего в творчестве не божественную, а человеческую часть фокусничества: кто сочтет полного софиста происходящим из этой плоти и крови, тот, кажется, выразится вполне справедливо» (Платон, диалог «Софист»).
Тем не менее роль софистов была достаточно важной. А все дело в том, что они первыми решились поставить под сомнение то, что все остальные принимали на веру. С этой точки зрения их влияние на культуру в целом было огромным. Более того, если бы не софисты, видимо, философы вообще не открыли бы такого явления, как истина. И действительно, если бы не было обнаружено, что под сомнение можно поставить все без исключения, то нельзя было бы увидеть и того, что какие-то вещи в действительности нельзя отрицать!
Важную роль в становлении риторики сыграл древнегреческий философ Платон, хотя его влияние не было однозначным. Модель сократического диалога, то есть диалога, в котором участники при помощи умело поставленных вопросов ищут истину, оказала очень большое влияние на становление риторики. В отличие от традиционного понимания риторики как искусства убеждать, идеал Платона, отразившийся в образе Сократа из его диалогов, состоял не только в убеждении, то есть одностороннем процессе воздействия на слушающего, но и в поиске истины. Утверждение Платона о том, что нельзя овладеть искусством красноречия, не познав истины, очень важно дли риторики — и не только с теоретической, но и с практической точки зрения. По крайней мере, это утверждение позволяет выявить особую перспективу в разработке речи и преподнесении ее слушателям: уже одно то, что оратор показывает в своей речи не готовый результат, а процесс его нахождения, проводя слушателей по тому пути, который он проделал сам, делает речь гораздо более убедительной.
Тем не менее в концепции Платона и в том, как она отразилась в его деятельности, были и негативные аспекты. Остановимся на них подробнее.
Платон очень негативно относился к софистам и софистической риторике, противопоставляя ей диалектику — особое средство поиска истины. Именно Платон поставил под сомнение моральные основы, на которых базировалась риторика софистов. Крайне распространенное в наши дни мнение о том, что наследие софистов недопустимо использовать, — это во многом результат стараний Платона.
Критика софистов, предпринятая Платоном, не кажется особенно обоснованной, поскольку вряд ли является объективной и совершенно непредвзятой, лишенной эмоциональности, которая, как известно, с истиной далеко не всегда совместима. В качестве аргумента приведем мнение крупного философа XX века Бертрана Рассела, который в «Истории западной философии», на наш взгляд, сумел поставить точку в этом вечно продолжающемся споре между софистами и Платоном. Выдержка эта достаточно велика, но очень показательна:
«До некоторой степени — хотя нельзя сказать, сколь велико значение этого обстоятельства, — ненависть, которую вызывали к себе софисты не только у широкой публики, но и у Платона и последующих философов, была обязана своим существованием их интеллектуальной честности. Преследование истины, когда оно ведется искренне, должно игнорировать моральные соображения. Мы не можем знать заранее, чем окажется истина по отношению к тому, что в данном обществе мыслится поучительным. Софисты были готовы следовать за доказательством, куда бы оно их ни вело. Часто это приводило их к скептицизму. Один из софистов, Горгий, утверждал, что ничего не существует, а если что-либо и существует, то оно непознаваемо, и даже если существует и познаваемо для кого-либо одного, то он не может передать свое знание другим. Мы не знаем, каковы были доводы Горгия, но я могу хорошо себе представить, что они имели логическую силу, которая заставляла противников Горгия искать убежище в наставлениях. Платон всегда старался проводить взгляды, которые, как он думал, сделают людей добродетельными. Едва ли Платон был когда-нибудь интеллектуально честен, потому что он всегда оценивал доктрины по их социальному значению. Но даже и в этом он не был честен, так как претендовал на то, что следовал доводам и судил на основании чисто теоретических критериев, тогда как фактически направлял спор таким образом, чтобы последний приводил в результате к добродетели. Платон ввел этот порок в философию, где он с тех пор и продолжает существовать. Характер его диалогов определяется, по-видимому, в основном его враждебностью к софистам. Одним из недостатков всех философов со времени Платона было то, что их исследования в области этики исходили из предположения, что им уже известны те заключения, к которым они должны только еще прийти».
Разве софисты были не правы, утверждая, что истинно то, что человек считает истинным? Это может вызывать неприятие только тогда, когда мы сталкиваемся с тем, что нам представляется как предрассудок, глупость или необразованность. Но как быть с нашими собственными убеждениями? Почему мы берем на себя право утверждать, что наша точка зрения правильна, тогда как все другие — нет? Это, по крайней мере, необходимо доказать, но Платон не сделал этого. Наши убеждения истинны, поскольку кажутся нам таковыми, — в обратном случае они не были бы убеждениями. И точно так же, как трудно убедить «глупца», трудно изменить свои собственные «истины».
Эта оценка заслуживает внимания уже хотя бы потому, что диалоги Платона — это, в конечном счете, инсценировки поиска истины, а не поиск истины. Платон не был стенографом, а потому он придумывает спор, выставляя тем самым вымышленный образ Сократа как идеального диалектика. Истина, к которой Сократ якобы приходит в процессе беседы с другими людьми, на самом деле была известна Платону заранее. Фактически форма беседы, спора — это и есть уловка, мало чем отличающаяся от софизмов, а возможно, даже более изощренная. Конечно, заблуждения участников этих диалогов вполне правдоподобны, однако это не реальные убеждения, которые могут стать препятствием, а всего лишь основания для того, чтобы ввести мысль, которая Платону кажется правильной. Убежденность в существовании конечной истины — это всегда субъективная убежденность. Платон отверг вполне продуктивное представление софистов о том, что убеждений может быть столько же, сколько существует людей, — представление, которое очень важно дли риторической практики.
Особый этап развития риторики справедливо связывают с именем Аристотеля (384-322 гг. до н. э.) — древнегреческого философа, логика и ритора. Среди его работ, имеющих непосредственное отношение к риторике, следует называть трактаты «Риторика», «Топика» и «О софистических опровержениях».
Аристотелю удалось реабилитировать риторику, исключив использование риторики, связанное с манипулированием сознанием, при помощи указания на то, что риторика должна пользоваться только допустимыми средствами убеждения. Наследие софистов (несмотря на содержавшееся в них рациональное зерно) нуждалось в такой кардинальной переработке, в отсеивании того, что не может использоваться при доказательстве своей точки зрения.
Еще одно важное достижение Аристотеля — это открытие собственно риторических доказательств. По мнению Аристотеля, оратор должен опираться на логику, однако не должен забывать и о ценностной и психологической стороне убеждения. Все это нашло отражение в противопоставлении логоса, этоса и пафоса. В силу важности психологических доводов не случайным, например, является то, что значительная часть «Риторики» посвящена анализу разных типов аудитории: Аристотель оправданно связывает, например, с возрастом слушателей их особенности, которые оратор должен учитывать при создании речи.
Следующий этап развития античной риторики — это период эллинизма. Античная Греция постепенно утрачивает свое господствующее положение, и в центре античного мира оказывается Древний Рим. Хотя римская культура достигла огромных высот, ради справедливости необходимо отметить, что без греческого влияния это было бы невозможно. Не зря этот период называют эллинизмом: культурные достижения Древней Греции были быстро усвоены Древним Римом.
Усвоение риторики римской культурой было закономерным, тем более что Рим в первые века своего существования был республикой, то есть демократическим государством. Риторика проникает туда достаточно рано: уже в I веке до н. э. создается риторика «К Герению», которую иногда приписывают Цицерону.
Одна из наиболее ярких фигур в риторике этого времени — это, несомненно, Марк Туллий Цицерон (106¬43 гг. до н. э.). Помимо большого количества речей, которые до настоящего времени могут служить прекрасными образцами для других ораторов, до нас дошли теоретические сочинения Цицерона, посвященные ораторскому искусству: «Об ораторе», «Брут (О знаменитых ораторах)», «Оратор», «О наилучшем роде ораторов».
Цицерон огромное внимание уделял тому, что любой оратор должен быть разносторонне развитым человеком: «Оратор должен соединить в себе тонкость диалектика, мысль философа, язык поэта, память юрисконсульта, голос трагика и, наконец, грацию и жесты великих актеров».
Постепенное превращение Рима в империю, в которой император обладал неограниченной властью, оказало огромное влияние на риторику. Именно эти обстоятельства, по-видимому, привели к тому, что появилось новое понимание риторики: риторика стала рассматриваться не как искусство убеждать, а как искусство хорошо говорить. Наиболее полно такое понимание риторики нашло выражение у Марка Фабия Квинтилиана (36-100 гг. н. э.) Квинтилиан был создателем первой государственной школы риторики; его перу принадлежит трактат «Образование оратора, или Марка Фабия Квинтилиана. Двенадцать книг риторических наставлений».
С именем Квинтиллиана связано несколько важных изменений в отношении к риторике; некоторые из них — а возможно, и все — следует считать для нее роковыми (хотя не исключено, что именно благодаря Квинтилиану риторика выжила в более поздние эпохи).
Во-первых, как уже указывалось, именно Квинтилиан первым предложил понимание риторики как искусства хорошо говорить. Как видно из этого определения, риторика уже не связывалась им с публичной коммуникацией, которая требует эффективного убеждения. Главная задача оратора — создавать прекрасное выражение для своих мыслей, делать из своей деятельности искусство, которое по достоинству может оценить только специалист. Теперь сфера деятельности оратора существенно расширяется и, к сожалению, теряет связь с убеждением. Риторика выходит за пределы общественной жизни, становится средством услаждения и тем самым сближается с художественной литературой (хотя Аристотель, например, очень четко разделял художественную литературу и риторику, которым он посвятил два разных трактата — «Поэтику» и «Риторику»).
Во-вторых, возможно, что именно изменениями в политической жизни, спровоцировавшими изменение в отношении к риторике, обусловлен и расцвет в изучении фигур мысли и словесных фигур. В частности, Квинтиллиан в «Двенадцати книгах риторических наставлений» целых две части посвящает очень подробной классификации средств повышения изобразительности и выразительности речи. Это направление для развития риторической теории оказалось очень живучим: начиная с эпохи Средневековья и вплоть до XIX века, а также в XX веке изучение образных речевых средств было едва ли не единственной активно развивавшейся частью риторики.
Наконец, в-третьих, именно в риторике Квинтилиана можно видеть первое проявление длительного процесса «вырождения» риторики — ее превращения их эффективного средства общественной борьбы в школьную дисциплину. Так, Цицерон полагал, что оратор по-настоящему формируется на форуме, то есть в гуще общественной жизни; Квинтилиан считал, что естественная среда формирования оратора — это не форум, а риторическая школа.
Скорее всего, эти идеи Квинтилиана были проявлением более глубокого процесса — процесса превращения риторики в нормативную дисциплину, следовать требованиям которой было обязательно.
В заключение этого очерка истории риторики в античности необходимо отметить, что риторика занимала очень важное место в культурной жизни древних обществ. И дело не только в том, что она обслуживала нужды, связанные с публичной коммуникацией. Риторика была обязательной дисциплиной при обучении детей: она, наряду с грамматикой и диалектикой (логикой), входила в состав тривия — набора обязательных дисциплин, которые преподавались в школах.
Исократ
Дальнейшей разработкой столь важного понятия, как кайрос, занялся Исократ. Однако если у Горгия кайрос и его применение базировалось скорее на интуиции и вдохновении, то Исократ низводит кайрос до вполне прагматической трактовки, превращая его в инструмент речи. Другими словами, кайрос становится формальным принципом организации речи, то есть той формой, в которой и осуществляется риторический канон (инвенция, диспозиция и элокуция), о котором будет сказано отдельно. Философскую истину Исократ сознательно отвергает и заменяет ее правильным мнением, или доксой, поскольку считает, что философская истина не только недостижима, но и не нужна, а то и вовсе вредна. Правильное мнение, согласно Исократу, является не только целью оратора, но и практическим образом действия всякого разумного существа, предпочитающего синицу в руке журавлю в небе.
Демосфен
Древнегреческий оратор, а по совместительству учитель красноречия, который несколько лет обучался у Сократа и Платона. Речи Демосфена также называют «зеркалами характера», поскольку оратор был способен практически безошибочно распознать то, что таится в душе собеседника и подобрать нужные слова, которые бы он хотел услышать. Сам Демосфен не считал себя ритором и не любил украшать свои слова придуманными выражениями, которые бы не мог воспринять обычный человек.
Люди любили оратора за достаточно простые доводы и примеры, которые были пропитаны мудростью и благородством. Также довольно интересным фактом является то, что Демосфен обладал достаточно слабым голосом и коротким дыханием, поэтому на его лекциях всегда была полная тишина, дабы ученики могли услышать преподавателя. Кстати, возможно, в сканвордах вы находили вопрос: «Древнегреческий оратор, который заикался – 8 букв?» Если да, то ответом был именно Демосфен.
Аристотель
Итак, перейдем к Аристотелю. Его сочинение «Риторика» из трех книг раньше состояло из двух книг, а третья представляла собой отдельное сочинение «О стиле». А еще раньше это были просто конспекты лекций Аристотеля, которые, как и в случае «Метафизики» и других трактатов, были систематизированы, отредактированы и изданы Андроником Родосским в I в. до н. э., то есть спустя триста лет после смерти великого философа.
Риторика для Аристотеля — дисциплина сугубо практическая в отличие от умозрительных философии, математики и тогдашней физики, не знавшей экспериментов. В этом отношении риторика родственна этике и политике.
А вот как Аристотель определяет риторику исходя из ее главной цели: «Итак, пускай риторикой будет способность по поводу каждой вещи обнаруживать подходящий способ убеждения (Риторика, 1355b25)».
Он выделяет три вида речей: совещательные, судебные и эпидейктические (показательные: похвала и хула). Аристотель, величайший аналитик и систематик Античности, их не придумал, но детально разработал и систематизировал. Также он ввел три фундаментальных технических способа убеждения, отличающихся от нетехнических (свидетели, документы, показания, данные под пыткой), на которых базируется сама возможность риторики как дискурса: 1) этос (ἦθος — нрав) — то, что при помощи речи вызывает расположение аудитории к оратору, так что в итоге последний кажется хорошим и заслуживающим доверие человеком; 2) логос — рациональное доказательство при помощи силлогизма или энтимемы (нужно отметить, что риторика Аристотеля в отличие от других моделей красноречия, бытовавших в то время, очень рациональна, и есть все основания предполагать, что эту практическую рациональность философ усвоил, пробыв недолгое время учеником Исократа — а может, от своего отца Никомаха, который был придворным врачом у македонского царя); 3) пафос (πάθος — страсть, эмоциональное возбуждение) — продуцирование у аудитории при помощи речи определенных эмоциональных состояний, в которых она может принять то решение, которое нужно оратору. В связи с последним фактором во второй книге «Риторики» Аристотель предпринял беспрецедентную по своей глубине и обширности попытку исследования и классификации человеческих эмоций.
В сравнении с этой главой современные учебники по психологии эмоций с их извечными «фрустрациями», «прокрастинациями», «амбивалентностями» и «личностными мотивациями» выглядят как детский лепет недоучившихся школяров.
Также в этой главе Аристотель разбирает понятие энтимемы, или риторического силлогизма. Энтимема отличается от силлогизма тем, что целью первой является убеждение, а целью второго — логическое доказательство. Под энтимемой подразумевается такой силлогизм, в котором опущена либо одна из посылок, либо заключение, однако опущенное тем не менее подразумевается. Вспомните наш пример с водой и почувствуйте разницу. Силлогизм: 1) все жидкости мокрые (бо
льшая посылка); 2) вода — жидкость (меньшая посылка); следовательно, 3) вода — мокрая (заключение). Энтимема: «Вода, ты жидкость, значит, ты — мокрая» (пропущена б
о
льшая посылка), либо: «Вода — ты мокрая» (пропущены обе посылки), либо: «Вода — ты жидкая» (пропущено заключение и большая посылка). Таким образом энтимема, в отличие от строгого силлогизма, предоставляет гораздо больший простор для смысловых манипуляций. Также Аристотелю принадлежит каноническое определение столь фундаментального — не только для риторики, но и для языка вообще — явления, как метафора:
«Метафора — перенесение слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии».
Не будем вдаваться в детали, читатель сам может обратиться к оригиналу, где Стагирит в изобилии приводит соответствующие примеры, добавим лишь, что в современной теории метафоры принято выделять два компонента: 1) ядро (то, что переносится) и 2) периферию (то, на что переносится). Пример из Бродского: «и удивленно поднятая бровь
[ядро]
, как со стекла автомобиля дворник
[периферия]»
.
Процесс перехода от ядра к периферии называется сигнификацией, или означиванием.
Помимо «Риторики» и «Поэтики» Аристотель написал трактат под названием «Топика» с первой теоретической систематизацией общих мест, столь важных для риторики.
Выше мы уже коснулись этого, когда говорили об учебниках Коракса и Тисия, в которых приводились примеры ready-to-go топосов, однако отсутствовало их теоретическое обоснование. Хотя «Топика» имеет непосредственное отношение к риторике, она входит в «Органон» — корпус логических сочинений Аристотеля. Связано это с тем, что в трактате обсуждаются основные правила логического мышления, и кроме того «Топика» — это пособие по ведению дискуссии, а риторическое выступление чаще всего монологично. Некое подобие диалогического измерения риторическая практика получает тогда, когда есть оппонент, выдвигающий контраргументы, которые, в свою очередь, должны быть опровергнуты. Таким образом, в топике риторическое правдоподобие может встретиться с диалектической истиной, восходя от риторических вероятностных
аргументов к истинам аподейктическим (доказательным) и, следовательно,
необходимым
(если последние вообще существуют).
Попробуем наконец разобраться, что же это такое — топос. Окончательного определения топоса нет, да и, пожалуй, не может быть, поскольку это всеобъемлющее мыслеречевое явление, и втискивать его в одну-единственную понятийную форму не только сложно, но, пожалуй, даже не нужно. Можно сказать, что топосы — это некие смысловые поля или модели, в которых зарождается сама возможность мысли и, следовательно, ее дальнейшего словесного (письменного, музыкального, живописного и т. д.) воплощения. Речь идет о неких фундаментальных категориях, позволяющих мыслить и говорить. Например, общее — частное, части — целое, время — пространство, воздействие — претерпевание, добро — зло, род — вид, причина — следствие, единое — многое, пример, имя, авторитет, цитата и т. д. Любое человеческое высказывание может быть связано с целым набором топосов, которые выстраиваются в последовательность, начиная с полной абстракции и заканчивая конкретикой (пространство → место → планета → страна → город → улица и т. д.).
Топосы потому и зовутся общими местами, что предельно обобщают содержание высказывания, распределяя все его компоненты по местам, примерно как флажки на карте. Можно сказать, что топика — это своего рода картография речи, ее аэрофотосъемка.
Теофраст
Обратимся к Теофрасту (III в. до н. э.), ученику Аристотеля. Как мы уже говорили, чаще всего в Античности ссылались на его сочинение «О стиле», где Теофраст выделяет четыре, как он говорит, силы (позже названные «добродетелями стиля»): правильность, ясность, уместность, украшение. Так, Деметрий пишет, что «Теофраст считает красивым слово, которое радует наше представление и слух или указывает на возвышенную мысль, заключенную в нем» (О стиле,
173). Также он написал интересное сочинение «Характеры», где подробнейшим образом разобрал отрицательные человеческие качества и продолжил исследование психологии эмоций, начатое Аристотелем во второй книге «Риторики». «Характеры» давали богатый материал для риторической аргументации — например, чтобы очернить оппонента.
Также Теофраст разработал теорию произнесения речи, завершив тем самым ряд «инвенция (изобретение), диспозиция (расположение), элокуция (создание текста высказывания), мемориа (запоминание) и акцио (произнесение)». В разработке этой теории он пользовался опытом актерского искусства греческого театра.
Гермагор
Во II в. до н. э. греческий ритор Гермагор из города Темнос разработал теорию стасиса (στάσις — точка разногласия, первоначальная точка дискуссии).
Стасис относится к основному обсуждаемому оратором вопросу и изначально применялся в юридической области. Это тот ключевой момент, при обращении к которому происходит поворот дела, а стороны, будучи в чем-то согласными, вступают в полосу разногласий.
Если оратор умеет определить момент равновесия, когда силы еще не столкнулись окончательно, ему легче достичь своей цели. В политической сфере, например, определить стасис политического вопроса и сосредоточиться на соответствующих аргументах нужно для того, чтобы было больше шансов убедить или разубедить соответствующую аудиторию.
Уже цитировавшийся ранее Деметрий (I в. н. э.) написал сочинение «О стиле», опираясь на одноименное сочинение Теофраста и третью книгу «Риторики» Аристотеля. Большая часть его труда посвящена литературе, но она важна и с точки зрения риторики, поскольку стилистическая техника у них одинаковая. Основа стилистики Деметрия — учение о четырех стилях: простом, возвышенном, изящном и сильном.
Среди остальных авторов новое слово в теории риторики сказали Дионисий Галикарнасский (сер. I в. до н. э., «О соединении слов»), а также Псевдо-Лонгин («О возвышенном»). В первой работе углубляется теория трех стилей, изучаются звуковые свойства языка, разрабатывается теория ритмов, выдвигается идея о том, что красивая мысль с необходимостью должна облекаться в красивые слова, а план содержания и план выражения едины. Во втором трактате, «О возвышенном», исследуются патетические стороны речи и категория возвышенного, которое является «вершиной и высотой словесного выражения».
Эффекту убедительности способствует гармоничное соединение слов. Их гармония и благозвучие гораздо важнее, чем гармония звуков, ибо в словесной гармонии рождается бесконечное многообразие представлений обо всем, что нас окружает.
Что касается двух величайших римских риторов, Цицерона и Квинтилиана, то о них достаточно сказано в предыдущей статье, к которой мы и отсылаем читателя. Добавим лишь, что они разрабатывали, усложняли и уточняли то, что уже было придумано греками задолго до них.
Итак, мы познакомились с основами риторической теории, а теперь обратимся непосредственно к разбору риторического канона.
Фемистокл
Многие считают, что к древнегреческим ораторам не относится Фемистокл, поскольку он являлся полководцем и государственным деятелем, однако подобные доводы имеют малый вес. Еще в раннем детстве начинающий оратор, по отзывам сверстников, имел склонность к участию в общественной деятельности. Даже в часы досуга он с удовольствием занимался различными учебными занятиями и совершенствовался во всем.
Поэтому его учителя постоянно говорили, что из мальчика никогда не выйдет ничего посредственного, а нечто великое. Однако юноша никогда не рассчитывал на свои природные дарования и совершенствовал свои навыки. Со временем Фемистокл стал великим и прославленным оратором, который, помимо красноречия, также исследовал различные области науки, например философию. Большинство его трудов были утеряны, поскольку Фемистокл занимал руководящие должности в 493 году до нашей эры.
Риторический канон (идеоречевой цикл)
Всё, что может быть сказано в рамках любой риторической практики, охватывают следующие элементы риторического канона:
Инвенция — invenire quid dicas (изобрести то, что нужно сказать).
Диспозиция — inventa disponere (расположить изобретенное).
Элокуция — ornare verbis (украсить словами).
По сути, это и есть риторика как таковая — три риторических кита, на которых покоится весь этот дискурс. Теперь скажем о каждом из них подробнее.
Инвенция
Как отмечал Аристотель, под изобретением понимается поиск таких средств для убеждения, которые содержали бы в себе объект речи. Инвенция имеет уже знакомую нам трехчастную структуру (см. выше): этос, логос и пафос. Также к инвенции примыкает использование топосов (общих мест). Таким образом, мышление говорящего в момент инвенции действует одновременно в трех регистрах: говорящий думает о собственных нравах (этос) и том впечатлении, которое он окажет на слушателя, затем оценивает адресата и те эмоции (пафос), которые вызовет его речь и его нравственный облик, а также размышляет непосредственно о самих аргументах (логос), отбор которых производится через систему общих мест. В результате к концу инвенции у оратора в голове складывается готовый мысленный образ, некая речевая субстанция, нуждающаяся в упорядочивании. Так заканчивается первый этап и происходит переход к следующему.
Диспозиция
На этом уровне происходит расположение и упорядочивание пока еще находящегося в достаточно хаотическом состоянии мысленного материала. Именно к этой части относятся уже упомянутые нами структурные составляющие речи: вступление, середина (изложение), заключение. Вступление, в свою очередь, бывает трояким. Простое вступление (principium) спокойно вводит слушателя в тему. Косвенное вступление (insinuatio) используется тогда, когда аудитория враждебна к оратору и сразу перейти к развертыванию темы невозможно, поэтому приходится поначалу ходить вокруг да около. И еще бывает вступление ex abrupto (внезапное), когда речь начинается непосредственно с волнующей оратора темы. Повествование, или наррация, включает изложение фактов, связанных с темой.
Наррация должна вестись «по делу», в связи с лицами, имеющими непосредственное отношение к теме речи, допустима акцентуация описаний фактов, дабы возбудить больше интереса и придать живости повествованию, но при этом желательно не растекаться мыслью по древу.
Далее следует конфирмация (подтверждение), которая заключается в детальном развертывании аргументации с целью доказательства истинности положений, высказанных во вступлении. Здесь собираются воедино все доказательства с использованием так называемого гомеровского правила: сильные аргументы выводятся в начале, затем идут средние доказательства, а в конце приводится один ударный аргумент, самый сильный. За конфирмацией следует заключение, которое содержит резюме аргументации с обращением к эмоциям слушателей. Здесь желательна точность и стилистическое богатство изложения вкупе с эмоциональным напором. На этом этап диспозиции заканчивается.
Элокуция (текстообразование, не путать с actio — произнесением)
Речь в сознании человека не имеет линейной структуры, скорее, она фрагментарная и дискретная. Сначала на уровне инвенции происходит отбор мысленных форм, которые на уровне диспозиции упорядочиваются и на этапе элокуции выражаются в словах. Так отбираются речевые единицы, соединяющиеся с уже приготовленным и упорядоченным мысленным материалом, после чего происходит переход непосредственно на речевой или письменный уровни соположения речевых объектов. Всё это, повторюсь, существует еще до произнесения речи, в сознании оратора. На этом этапе происходит отбор слов с использованием тропов и фигур речи, определяется ритм, интонация и всё то, что образует в итоге стиль.
Запоминание (memoria)
Тут всё понятно: заготовленный мыслеречевой материал запоминается либо с использованием специальных мнемотехник, либо без них.
Произнесение речи (actio, pronunciatio)
На этом этапе используются все экстралингвистические средства — мимика, жестикуляция и т. д. Также именно на этом этапе важна своевременность произнесения речи — кайрос, поэтому данный этап требует от оратора максимального напряжения и собранности, готовности к возражениям, контраргументам и мгновенному запуску нового идеоречевого цикла, который лежит в основе не только богатой и помпезной речи, но и самой короткой и невзрачной реплики, не только в основе длинного и страстного любовного письма, но и в основе нескольких фраз, брошенных в мессенджере или твиттере, не только в основе последовательности кадров сложнейшего артхаусного кино, но и в основе наших повседневных селфи. Связано это с тем, что идеоречевой акт, или риторическое высказывание, является всеобщей формой выражения для любой знаковой системы — музыки, литературных текстов, формальных языков, живописи и скульптуры, компьютерных игр и т. д. Одним словом, Жак Лакан был прав, когда сказал: «Вселенная — это цветок риторики… и я сам тоже всего лишь цветок риторики».
